Благословение огню, согревающему
медперсонал в глуши!
- Про вашего предшественника Леопольда Леопольдовича изволили слышать?
- заговорил фельдшер и, деликатно угостив папироской Анну Николаевну,
закурил сам.
- Замечательный доктор был! - восторженно молвила Пелагея Ивановна,
блестящими глазами всматриваясь в благостный огонь. Праздничный гребень с
фальшивыми камушками вспыхивал и погасал у нее в черных волосах.
- Да, личность выдающаяся, - подтвердил фельдшер. Крестьяне его прямо
обожали. Подход знал к ним. На операцию ложиться к Липонтию - пожалуйста!
Они его вместо Леопольд Леопольдович Липонтий Липонтьевичем звали. Верили
ему. Ну, и разговаривать с ними умел. Нуте-с, приезжает к нему как-то
приятель его, Федор Косой из Дульцева, на прием. Так и так, говорит,
Липонтий Липонтьич, заложило мне грудь, ну, не продохнуть. И, кроме того,
как будто в глотке царапает...
- Ларингит, - машинально молвил я, привыкнув уже за месяц бешеной гонки
к деревенским молниеносным диагнозам.
- Совершенно верно. "Ну, - говорит Липонтий, - я тебе дам средство.
Будешь ты здоров через два дня. Вот тебе французские горчишники. Один
налепишь на спину между крыл, другой - на грудь. Подержишь десять минут,
сымешь. Марш! Действуй!" Забрал тот горчишники и уехал. Через два дня
появляется на приеме.
"В чем дело?" - спрашивает Липонтий.
А Косой ему:
"Да что ж, говорит, Липонтий Липонтьич, не помогают ваши горчишники
ничего".
"Врешь! - отвечает Липонтий. - Не могут французские горчишники не
помочь! Ты их, наверное, не ставил?"
"Как же, говорит, не ставил? И сейчас стоит..." и при этом
поворачивается спиной, а у него горчишник на тулупе налеплен!..
Я расхохотался, а Пелагея Ивановна захихикала и ожесточенно застучала
кочергой по полену.
- Воля ваша, это - анекдот, - сказал я, - не может быть!
- Анек-дот?! Анекдот? - вперебой воскликнули акушерки.
- Нет-с! - ожесточенно воскликнул фельдшер. - У нас, знаете ли, вся
жизнь из подобных анекдотов состоит...У нас тут такие вещи...
- А сахар?! - воскликнула Анна Николаевна - Расскажите про сахар,
Пелагея Ивановна!
Пелагея Ивановна прикрыла заслонку и заговорила, потупившись:
- Приезжаю я в то же Дульцево к роженице...
- Это Дульцево - знаменитое место, - не удержался фельдшер и добавил: -
Виноват! продолжайте, коллега!
- Ну, понятное дело, исследую, - продолжала коллега Пелагея Ивановна, -
чувствую под шипцами в родовом канале что-то непонятное... то рассыпчатое,
то кусочки... Оказывается - сахар-рафинад!
- Вот и анекдот! - торжественно заметил Демьян Лукич.
- Поз-вольте... ничего не понимаю...
- Бабка! - отозвалась Пелагея Ивановна - Знахарка научила. Роды,
говорит, у ей трудные. Младенчик не хочет выходить на божий свет. Стало
быть, нужно его выманить. Вот они, значит, его на сладкое и выманивали!
- Ужас! - сказал я.
- Волосы дают жевать роженицам, - сказала Анна Николаевна.
- Зачем?!
- Шут их знает. Раза три привозили нам рожениц. Лежит и плюется бедная
женщина. Весь рот полон щетины. Примета есть такая, будто роды легче
пойдут...
Глаза у акушерок засверкали от воспоминаний. Мы долго у огня сидели за
чаем, и я слушал как зачарованный. О том, что, когда приходится вести
роженицу из деревни к нам в больницу, Пелагея Иванна свои сани всегда сзади
пускает: не передумали бы по дороге, не вернули бы бабу в руки бабки. О том,
как однажды роженицу при неправильном положении, чтобы младенчик повернулся,
кверху ногами к потолку подвешивали. О том, как бабка из Коробова,
наслышавщись, что врачи делают прокол плодного пузыря, столовым ножом
изрезала всю голову младенцу, так что даже такой знаменитый и ловкий
человек, как Липонтий, не мог его спасти, и хорошо, что хоть мать спас.