Что-то
грозное и наглое было в ее стремлении. "Стая или их только две?" - думалось
мне, и при слове "стая" варом облило меня под шубой и пальцы на ногах
перестали стыть.
- Держись покрепче и лошадей придерживай, я сейчас выстрелю, -
выговорил я голосом, но не своим, а неизвестным мне.
Возница только охнул в ответ и голову втянул в плечи. Мне сверкнуло в
глаза и оглушительно ударило. Потом второй раз и третий раз. Не помню,
сколько минут трепало меня на дне саней. Я слышал дикий, визгливый храп
лошадей, сжимал браунинг, головой ударился обо что-то, старался вынырнуть из
сена и в смертельном страхе думал, что у меня на груди вдруг окажется
громадное жилистое тело. Видел уже мысленно свои рваные кишки...
В это время возница завыл: - Ого... го... вон он... вон... господи,
выноси, выноси...
Я наконец справился с тяжелой овчиной, выпростал руки, поднялся. Ни
сзади, ни с боков не было черных зверей. Мело очень редко и прилично, и в
редкой пелене мерцал очаровательнейший глаз, который я бы узнал из тысячи,
который узнаю и теперь, - мерцал фонарь моей больницы. Темное громоздилось
сзади него. "Куда красивее дворца..." - помыслил я и вдруг в экстазе еще два
раза выпустил пули из браунинга назад, туда, где пропали волки.

x x x

Пожарный стоял посредине лестницы, ведущей из нижнего отдела
замечательной врачебной квартиры, я - наверху этой лестницы, Аксинья в
тулупе - внизу.
- Озолотите меня, - заговорил возница, - чтоб я в другой раз... - Он не
договорил, залпом выпил разведенный спирт и крякнул страшно, обернулся к
Аксинье и прибавил, растопырив руки, сколько позволяло его устройство: - Во
величиной...
- Померла? Не отстояли? - спросила Аксинья у меня.
- Померла, - ответил я равнодушно.

Через четверть часа стихло. Внизу потух свет. Я остался наверху один.
Почему-то судорожно усмехнулся, расстегнул пуговицы на блузе, потом их
застегнул, пошел к книжной полке, вынул том хирургии, хотел посмотреть
что-то о переломах основания черепа, бросил книгу.
Когда разделся и влез под одеяло, дрожь поколотила меня с полминуты,
затем отпустила, и тепло пошло по всему телу.
- Озолотите меня, - задремывая, пробурчал я, - но больше я не по...
- Поедешь... ан, поедешь... - насмешливо засвистала вьюга.
Она с громом проехалась по крыше. Потом пропела в трубе, вылетела из
нее, прошуршала за окном, пропала.
- Поедете... по-е-де-те... - стучали часы, но глуше, глуше.
И ничего. Тишина. Сон.

Стальное горло

Итак, я остался один. Вокруг меня - ноябрьская тьма с вертящимся
снегом, дом завалило, в трубах завыло. Все двадцать четыре года моей жизни я
прожил в громадном городе и думал, что вьюга воет только в романах.
Оказалось: она воет на самом деле. Вечера здесь необыкновенно длинны, лампа
под синим абажуром отражалась в черном окне, и я мечтал, глядя на пятно,
светящееся на левой руке от меня.
Мечтал об уездном городе - он находился в сорока верстах от меня. Мне
очень хотелось убежать с моего пункта туда.
Там было электричество, четыре врача, с ними можно было посоветоваться,
во всяком случае не так страшно. Но убежать не было никакой возможности, да
временами я и сам понимал, что это малодушие. Ведь именно для этого я учился
на медицинском факультете...
"...Ну, а если привезут женщину и у нее неправильныее роды? или,
предположим, больного, а у него ущемленная грыжа? Что я буду делать?
Посоветуйте, будьте добры. Сорок восемь дней тому назад я кончил факультет с
отличием, но отличие само по себе, а грыжа сама по себе. Один раз я видел,
как профессор делал операцию ущемленной грыжи. Он делал, а я сидел в
амфитеатре. И только" Холодный пот неоднократно стекал у меня вдоль
позвоночного столба при мысли о грыже. Каждый вечер я сидел в одной и той же
позе, налившись чаю: под левой рукой у меня лежали все руководства по
оперативному акушерству, сверху маленький Додерляйн.