Но вот мгновение, и кокаин в крови по какому-то таинственному
закону, не описанному ни в какой из фармакологий, превращается во что-то
новое. Я знаю: это смесь дьявола с моей кровью. И никнет Влас на крыльце, и
я ненавижу его, а закат, беспокойно громыхая, выжигает мне внутренности. И
так несколько раз подряд, в течение вечера, пока я не пойму, что я отравлен.
Сердце начинает стучать так, что я чувствую его в руках, в висках... а потом
оно проваливается в бездну, и бывают секунды, когда я мыслю о том, что более
доктор Поляков не вернется к жизни...
13 апреля.
Я - несчастный доктор Поляков, заболевший в феврале этого года
морфинизмом, и, предупреждаю всех, кому выпадет на долю такая же участь, как
и мне, не пробовать заменить морфий кокаином. Кокаин - сквернейший и
коварнейший яд. Вчера Анна еле отходила меня камфарой, а сегодня я -
полутруп...
6-го мая 1917 года.
Давненько я не брался за свой дневник. А жаль. По сути дела, это не
дневник, а история болезни, и у меня, очевидно, профессиональное тяготение к
моему единственному другу в мире (если не считать моего скорбного и часто
плачущего друга Анны).
Итак, если вести историю болезни, то вот. Я впрыскиваю себе морфий два
раза в сутки в 5 часов дня (после обеда) и в 12 час. ночи перед сном.
Раствор трехпроцентный: два шприца. Следовательно, я получаю за один
раз - 0,06.
Порядочно!
Прежние мои записи несколько истеричны. Ничего особенно страшного нет.
На работоспособности моей это ничуть не отражается. Напротив, весь день я
живу ночным впрыскиванием накануне. Я великолепно справляюсь с операциями, я
безукоризненно внимателен к рецептуре и ручаюсь моим врачебным словом, что
мой морфинизм вреда моим пациентам не причинил. Надеюсь, и не причинит. Но
другое меня мучает. Мне все кажется, что кто-нибудь узнает о моем пороке. И
мне тяжело на приеме чувствовать на своей спине тяжелый пытливый взгляд
моего ассистента-фельдшера.
Вздор! Он не догадывается. Ничто не выдаст меня. Зрачки меня могут
предать лишь вечером, а вечером я никогда не сталкиваюсь с ним.
Страшнейшую убыль морфия в нашей аптеке я пополнил, съездив в уезд. Но
и там мне пришлось пережить неприятные минуты. Заведующий складом взял мое
требование, в которое я вписал предусмотрительно и всякую другую чепуху,
вроде кофеина, которого у нас сколько угодно, и говорит:
- 40 грамм морфия?
И я чувствую, что прячу глаза, как школьник. Чувствую, что краснею...
Он говорит:
- Нет у нас такого количества. Граммов десять дам.
И действительно, у него нет, но мне кажется, что он проник в мою тайну,
что он щупает и сверлит меня глазами, и я волнуюсь и мучаюсь.
Нет, зрачки, только зрачки опасны, и поэтому поставлю себе за правило:
вечером с людьми не сталкиваться. Удобнее, морфий впрочем, места, чем мой
участок, для этого не найти, вот уже более полугода я кого не вижу, кроме
моих больных. А им до меня дела нет никакого.
18 мая.
Душная ночь. Будет гроза. Брюхо черное вдали за лесом растет и пучится.
Вон и блеснуло бледно и тревожно. Идет гроза.
Книга у меня перед глазами, и в ней написано по поводу воздержания от
морфия:
"...большое беспокойство, тревожное тоскливое состояние,
раздражительность, ослабление памяти, иногда галлюцинация и небольшая
степень затемнения сознания..."
Галлюцинаций я не испытывал, но по поводу остального я могу сказать: -
о, какие тусклые, казенные, ничего не говорящие слова!
"Тоскливое состояние"!..
Нет, я, заболевший этой ужасной болезнью, предупреждаю врачей, чтобы о
были жалостливее к своим пациентам. Не "тоскливое состояние", а смерть
медленная овладевает морфинистом, лишь только вы на час или два лишите его
морфия. Воздух не сытный, его глотать нельзя... в теле нет клеточки, которая
бы не жаждала... Чего? Этого нельзя ни определить, ни объяснить.