В последний раз я вышел к
матери, из рук которой девочку еле вырвали. Я услыхал лишь хриплый голос,
который говорил: "Мужа нет. Он в городу. Придет, узнает, что я наделала, -
убьет меня!"
- Убьет, - повторила бабка, глядя на меня в ужасе.
- В операционную их не пускать! - приказал я.
Мы остались одни в операционной. Персонал, я и Лидка - девочка. Она,
голенькая, сидела на столе и беззвучно плакала. Ее повалили на стол,
прижали, горло ее вымыли, смазали иодом, и я взял нож> при этом подумал "Что
я делаю?" Было очень тихо в операционной. Я взял нож и провел вертикальную
черту по пухлому белому горлу. Не выступило ни одной капли крови. Я второй
раз провел ножом по белой полоске, которая выступила меж раздавшейся кожей.
Опять ни кровинки. Медленно, стараясь вспомнить какие-то рисунки в атласах,
я стал при помощи тупого зонда разделять тоненькие ткани. И тогда внизу раны
откуда-то хлынула темная кровь и мгновенно залила всю рану и потекла по шее.
Фельдшер тампонами стал вытирать ее, но она не унималась. Вспоминая все, что
я видел в университете, я пинцетами стал зажимать края раны, но ничего не
выходило. Мне стало холодно, и лоб мой намок. Я остро пожалел, зачем пошел
на медицинский факультет, зачем попал в эту глушь. В злобном отчаянии я
сунул пинцет наобум, куда-то близ раны, зашелкнул его, и кровь тотчас же
перестала течь. Рану мы отсосали комками марли, она предстала передо мной
чистой и абсолютно непонятной. Никакого дыхательного горла нигде не было. Ни
на какой рисунок не походила моя рана. Еще прошло минуты две-три, во время
которых я совершенно механически и бестолково ковырял в ране то ножом, то
зондом, ища дыхательное горло. И к концу второй минуты я отчаялся его найти
"Конец, - подумал я, - зачем я это сделал? Ведь мог же я не предлагать
операцию, и Лидка спокойно умерла бы у меня в палате, а теперь умрет с
разорванным горлом, и никогда, ничем я не докажу, что она все равно умерла
бы, что я не мог повредить ей..." Акушерка молча вытерла мой лоб. "Положить
нож, сказать: не знаю, что дальше делать", - так подумал я, и мне
представились глаза матери. Я снова поднял нож и бессмысленно, глубоко и
резко полоснул Лидку. Ткани разъехались, и неожиданно передо мной оказалось
дыхательное горло.
- Крючки! - сипло бросил я.
Фельдшер подал их. Я вонзил один крючок с одной стороны, другой - с
другой, и один из них передал фельдшеру. Теперь я видел только одно:
сероватые колечки горла. Острый нож я вколол в горло - и обмер. Горло
поднялось из раны, фельдшер, как мелькнуло у меня в голове, сошел с ума: он
стал вдруг выдирать его вон. Ахнули за спиной у меня обе акушерки. Я поднял
глаза и понял, в чем дело: фельдшер, оказывается, стал падать в обморок от
духоты и, не выпуская крючка, рвал дыхательное горло "все против меня,
судьба, - Подумал я, - теперь уж, несомненно, зарезали мы девочку, - и
мысленно строго добавил: - Только дойду домой - и застрелюсь..." Тут старшая
акушерка, видимо, очень опытная, как-то хищно рванулась к фельдшеру и
перехватила у него крючок, причем сказала, стиснув зубы:
- Продолжайте, доктор...
Фельдшер со стуком упал, ударился, но мы не глядели на него. Я вколол
нож в горло, затем серебряную трубку вложил в него. Она ловко вскользнула,
но Лидка осталась недвижимой. Воздух не вошел к ней в горло, как это нужно
было. Я глубоко вздохнул и остановился: больше делать мне было нечего. Мне
хотелось у кого-то попросить прощенья, покаяться в своем легкомыслии, в том,
что я поступил на медицинский факультет. Стояло молчание. Я видел, как Лидка
синела. Я хотел уже все бросить и заплакать, как вдруг Лидка дико
содрогнулась, фонтаном выкинула дрянные сгустки сквозь трубку, и воздух со
свистом вошел к ней в горло, потом девочка задышала и стала реветь. Фельдшер
в это мгновение привстал, бледный и потный, тупо и в ужасе поглядел на горло
и стал помогать мне его зашивать.
Сквозь сон и пелену пота, застилавшую мне глаза, я видел счастливые
лица акушерок, и одна из них мне сказала:
- Ну и блестяще же вы сделали, доктор, операцию.
Я подумал, что она смеется надо мной, и мрачно, исподлобья глянул на
нее.